История не знает наклонений.
Она пряма, как тянутая нить.
Ее нельзя поставить на колени,
Нельзя переписать или купить.
Так думал переросток из Одессы,
Небритый и веселый охламон,
Летя в Москву в глубинах «мерседеса»
(под Харьковом его застопил он).
Ребенку было годиков под тридцать,
Он был начитан, наркоман и мил.
Его любили птицы и девицы,
И всяк его и холил и кормил.
В столицу ныне вражеской державы
Он прикатил, чтоб как-нибудь понять:
Во тьме веков славянские оравы
Когда успели разум потерять?
Когда успели вусмерть пересраться,
Не поделить совместное добро?
Решил герой бесстрастно разобраться.
Вот перед ним — московское метро.
Вошел герой под мраморные своды,
С улыбкой — так приветствуют друзей.
(Он направлялся в логово свободы,
В столичный Исторический музей.)
Но что за пересуды за спиною?
Откуда эта злоба у людей?
Косятся все, стоят глухой стеною.
И дружеской улыбки нет нигде.
Какой-то мальчик шепотом киношным воскликнул
На весь вагон озвучил: «Смотри, хохол!».
Герою стало тошно, одиноко.
Не для того сюда приехал он.
На станции он вышел незаметно
И вдруг услышал голос ледяной:
«Сержант Петров. Проверка документов.
Вас попрошу проследовать со мной».
Сержант Петров родился на Лубянке,
На ней же и работал. Был красив.
Имел четыре орденские планки.
Патриотичен. Весел. Небрезглив.
Сержантом был он чисто номинально.
На самом деле был он капитан
И возглавлял отдел он специальный
По исполненью всяческих подлян.
Уже четыре года всем отделом
Они хохлов ловили по Москве
И убивали — грамотно, умело.
В конце квартала самомУ главе
Российской демократии писали
Секретные отчеты. В их груди
Неугасимо жег товарищ Сталин
И много дела было впереди.
Скрутив в метро героя нашей драмы,
Сержант Петров привел его туда,
Где крики убиенных «Мама, мама!»
Не прорывались к Солнцу никогда.
На стенах там кровавые отметы
И дыры от шрапнели и гвоздей.
Там злые кагэбэшные атлеты
Признанья выбивали из людей.
Там умирало все, что было свято.
Там одессит прикован был к столбу.
И сатанинский хохот лжесержанта,
Казалось, предрешил его судьбу.
Его пытали страшно и жестоко.
Под ногти лили плавленый свинец.
Буравили мозги электротоком.
Подвешивали гирю на конец.
Он даже предлагал во всем сознаться
И подписать любую из бумаг.
В ответ ему включали двести двадцать.
Он был хохол. А это значит — враг.
Останки закопали в чаще леса,
Когда хохла покинула душа.
...
И тут сказал водитель «мерседеса»:
«Чувак, тебя убила анаша».
Они сидели на лесной поляне,
Мотор стоял заглушенный вдали.
Сидели одессит и харьковчанин
И отходили после конопли.
«Братан, — сказал водитель. — Эти шишки
Уж больно забирают тяжело».
А наш герой смеялся как мальчишка.
Он понял все.
От сердца отлегло.
Он понял, что и Ющенко, и Путин,
И Бацька, и Медведев — суть одно.
Они лишь взвесь какой-то странной мути,
Дурное наркоманское кино.
Никто не срался.
Канут все препоны и растворится мнимая вражда.
....
Смотри, мой принц: герой уже на Бронной.
Звони Петрову. Пусть ведут сюда.
 
(ц) Егор Трубников