Давно думаю одну мысль, но она заблудилась в поисках моска в "эврику" что-то никак не выливаеццо...

А натолкнуло вот что.

1.

Лишние людиРеспубликанский Рим.
Отцы сенаторы, одна из высших ветвей власти. Каждый из них бил ответственным владельцем земель и куска городкого имущества. Так вот патрициям этим случалось самолично вместе со всем своим семейством заниматься самым что ни на есть крестьянским трудом. Вообразите себе! Ещё они водили в бой легионы, не только руководя, но и самолично участвуя в сражениях - непосредственно махали мечём, бывали ранены и даже убиты.

Это я к тому, что современность наша преподнесла нам неоднозначный подарок - технический прогресс.
Этот коварный субьект вышвырнул 3/4 (грубо) трудоспособных людей из процесса производства жизненно необходимого продукта.
Что им делать, чем заняться, как обеспечить себя?
Натуральное хозяйство аля индивидуальные картофельные делянки 80-90-х?
Но это делает бессмысленным высоко эффективный труд людей вовлечённых в современное производство.
Зачем одному создавать продукт на четверых, если он им не нужен или у них нет денег на его приобретение?

Лишние люди.
У каждого найдётся не мало ядовитых слов в адрес какой-нибудь социальной группы или представителей какого-либо рода деятельности:
- чиновники;
- армия, милиция, спецслужбы и иже с ними;
- торговцы, посредники;
- офисные работники, они же клерки, они же "белые воротнички", они же "офисный планктон";
- риэлтеры, проститутки, консультанты, адвокаты и т.п.;
- брокеры, журналисты, спекулянты, менеджеры, маркетологи, финансисты, инвесторы и проч.;
- артисты, рекламисты, актёры, покеристы, дизайнеры, стилисты, геи, гитаристы и т.д.;
- гламурные тусовки, рублёвки...

При всей своей не привлекательности вся эта публика есть продукт обьективно сложившегося положения дел:
с точки зрения банальной рентабельности, их труд не нужен.

И поскольку никакой системной капитальной всеобьемлющей стратегической программы по освоению этого человеческого ресурса не существут, то он и лёг всей своей безобразной бесформенной серой массой на функциональную часть экономики.
Вот проблема проблем.

С коррупцией бороться можно и нужно, только следствие она, а не причина.

(с) Ragraf, ветка МЭК с форума Авантюриста

2.

Лишние люди-2Для того, чтобы вырастить все продукты, что мы едим, достаточно 5% населения. А сколько людей нужно для того, чтобы сделать вещи, которыми мы пользуемся? Больше 5%? На сколько? Признаем честно – большинство людей никак не могут быть задействованы в системе распределения труда и попросту не нужны.

(с) uborshizzza.livejournal.com/468524.html

3.

Длиннаяч цитата из давно и нежно любимого персонажа -- Во что же вы тогда верите? -- в свою очередь, спросил я.
-- Я верю, что жизнь -- нелепая суета, -- быстро ответил он. -- Она похожа на закваску, которая бродит минуты, часы, годы или столетия, но рано или поздно перестает бродить. Большие пожирают малых, чтобы поддержать свое брожение. Сильные пожирают слабых, чтобы сохранить свою силу. Кому везет, тот ест больше и бродит дольше других, -- вот и все! Вон поглядите -- что вы скажете об этом?
Нетерпеливым жестом он показал на группу матросов, которые возились с тросами посреди палубы.
-- Они копошатся, движутся, но ведь и медузы движутся. Движутся для того, чтобы есть, и едят для того, чтобы продолжать двигаться. Вот и вся штука! Они живут для своего брюха, а брюхо поддерживает в них жизнь. Это замкнутый круг; двигаясь по нему, никуда не придешь. Так с ними и происходит. Рано или поздно движение прекращается. Они больше не копошатся. Они мертвы.
-- У них есть мечты, -- прервал я, -- сверкающие, лучезарные мечты о...
-- О жратве, -- решительно прервал он меня.
-- Нет, и еще...
-- И еще о жратве. О большой удаче -- как бы побольше и послаще пожрать. -- Голос его звучал резко. В нем не было и тени шутки. -- Будьте уверены, они мечтают об удачных плаваниях, которые дадут им больше денег; о том, чтобы стать капитанами кораблей или найти клад, -- короче говоря, о том, чтобы устроиться получше и иметь возможность высасывать соки из своих ближних, о том, чтобы самим всю ночь спать под крышей и хорошо питаться, а всю грязную работу переложить на других. И мы с вами такие же. Разницы нет никакой, если не считать того, что мы едим больше и лучше. Сейчас я пожираю их и вас тоже. Но в прошлом вы ели больше моего. Вы спали в мягких постелях, носили хорошую одежду и ели вкусные блюда. А кто сделал эти постели, и эту одежду, и эти блюда? Не вы. Вы никогда ничего не делали в поте лица своего. Вы живете с доходов, оставленных вам отцом. Вы, как птица фрегат, бросаетесь с высоты на бакланов и похищаете у них пойманную ими рыбешку. Вы "одно целое с кучкой людей, создавших то, что они называют государством", и властвующих над всеми остальными людьми и пожирающих пищу, которую те добывают и сами не прочь были бы съесть. Вы носите теплую одежду, а те, кто сделал эту одежду, дрожат от холода в лохмотьях и еще должны вымаливать у вас работу -- у вас или у вашего поверенного или управляющего, -- словом, у тех, кто распоряжается вашими деньгами.
-- Но это совсем другой вопрос! -- воскликнул я.
-- Вовсе нет! -- Капитан говорил быстро, и глаза его сверкали. -- Это свинство, и это... жизнь. Какой же смысл в бессмертии свинства? К чему все это ведет? Зачем все это нужно? Вы не создаете пищи, а между тем пища, съеденная или выброшенная вами, могла бы спасти жизнь десяткам несчастных, которые эту пищу создают, но не едят. Какого бессмертия заслужили вы? Или они? Возьмите нас с вами. Чего стоит ваше хваленое бессмертие, когда ваша жизнь столкнулась с моей? Вам хочется назад, на сушу, так как там раздолье для привычного вам свинства. По своему капризу я держу вас на этой шхуне, где процветает мое свинство. И буду держать. Я или сломаю вас, или переделаю. Вы можете умереть здесь сегодня, через неделю, через месяц. Я мог бы одним ударом кулака убить вас, -- ведь вы жалкий червяк. Но если мы бессмертны, то какой во всем этом смысл? Вести себя всю жизнь по-свински, как мы с вами, -- неужели это к лицу бессмертным? Так для чего же это все?
Почему я держу вас тут?
-- Потому, что вы сильнее, -- выпалил я.
-- Но почему я сильнее? -- не унимался он. -- Потому что во мне больше этой закваски, чем в вас. Неужели вы не понимаете? Неужели не понимаете?
-- Но жить так -- это же безнадежность! -- воскликнул я.
-- Согласен с вами, -- ответил он. -- И зачем оно нужно вообще, это брожение, которое и есть сущность жизни? Не двигаться, не быть частицей жизненной закваски, -- тогда не будет и безнадежности. Но в этомто все и дело: мы хотим жить и двигаться, несмотря на всю бессмысленность этого, хотим, потому что это заложено в нас природой, -- стремление жить и двигаться, бродить. Без этого жизнь остановилась бы. Вот эта жизнь внутри вас и заставляет вас мечтать о бессмертии. Жизнь внутри вас стремится быть вечно. Эх! Вечность свинства!

-- Земля так же полна жестокостью, как море -- движением. Иные не переносят первой, другие -- второго. Вот и вся причина.
-- Вы так издеваетесь над человеческой жизнью, неужели вы не придаете ей никакой цены? -- спросил я.
-- Цены! Какой цены? -- Он посмотрел на меня, и я прочел циничную усмешку в его суровом пристальном взгляде. -- О какой цене вы говорите? Как вы ее определите? Кто ценит жизнь?
-- Я ценю, -- ответил я.
-- Как же вы ее цените? Я имею в виду чужую жизнь. Сколько она, по-вашему, стоит?
Цена жизни! Как мог я определить ее? Привыкший ясно и свободно излагать свои мысли, я в присутствии Ларсена почему-то не находил нужных слов. Отчасти я объяснял себе это тем, что его личность подавляла меня, но главная причина крылась все же в полной противоположности наших воззрений. В спорах с другими материалистами я всегда мог хоть в чем-то найти общий язык, найти какую-то отправную точку, но с Волком Ларсеном у меня не было ни единой точки соприкосновения. Быть может, меня сбивала с толку примитивность его мышления: он сразу приступал к тому, что считал существом вопроса, отбрасывая все, казавшееся ему мелким и незначительным, и говорил так безапелляционно, что я терял почву под ногами. Цена жизни! Как мог я сразу, не задумываясь, ответить на такой вопрос? Жизнь священна -- это я принимал за аксиому. Ценность ее в ней самой -- это было столь очевидной истиной, что мне никогда не приходило в голову подвергать ее сомнению. Но когда Ларсен потребовал, чтобы я нашел подтверждение этой общеизвестной истине, я растерялся.
-- Мы с вами беседовали об этом вчера, -- сказал он. -- Я сравнивал жизнь с закваской, с дрожжевым грибком, который пожирает жизнь, чтобы жить самому, и утверждал, что жизнь -- это просто торжествующее свинство. С точки зрения спроса и предложения жизнь самая дешевая вещь на свете. Количество воды, земли и воздуха ограничено, но жизнь, которая порождает жизнь, безгранична. Природа расточительна. Возьмите рыб с миллионами икринок. И возьмите себя или меня! В наших чреслах тоже заложены миллионы жизней. Имей мы возможность даровать жизнь каждой крупице заложенной в нас нерожденной жизни, мы могли бы могли бы екать отцами народов и населить целые материки. Жизнь? Пустое! Она ничего не стоит. Из всех дешевых вещей она самая дешевая. Она стучится во все двери. Природа рассыпает ее щедрой рукой. Где есть место для одной жизни, там она сеет тысячи, и везде жизнь пожирает жизнь, пока не остается лишь самая сильная и самая свинская.
-- Вы читали Дарвина, -- заметил я. -- Но вы превратно толкуете его, если думаете, что борьба за существование оправдывает произвольное разрушение вами чужих жизней.
Он пожал плечами.
-- Вы, очевидно, имеете в виду лишь человеческую жизнь, так как зверей, и птиц, и рыб вы уничтожаете не меньше, чем я или любой другой человек. Но человеческая жизнь ничем не отличается от всякой прочей жизни, хотя вам и кажется, что это не так, и вы якобы видите какую-то разницу. Почему я должен беречь эту жизнь, раз она так дешево стоит и не имеет ценности? Для матросов не хватает кораблей на море, так же как для рабочих на суше не хватает фабрик и машин. Вы, живущие на суше, отлично знаете, что, сколько бы вы ни вытесняли бедняков на окраины, в городские трущобы, отдавая их во власть голода и эпидемий, и сколько бы их мерло из-за отсутствия корки хлеба и куска мяса (то есть той же разрушенной жизни), их еще остается слишком много, и вы не знаете, что с ними делать. Видели вы когда-нибудь, как лондонские грузчики дерутся, словно дикие звери, из-за возможности получить работу?
Он направился к трапу, но обернулся, чтобы сказать еще что-то напоследок.
-- Видите ли, жизнь не имеет никакой цены, кроме той, какую она сама себе придает. И, конечно, она себя оценивает, так как неизбежно пристрастна к себе. Возьмите хоть этого матроса, которого я сегодня держал на мачте. Он цеплялся за жизнь так, будто это невесть какое сокровище, драгоценнее всяких бриллиантов или рубинов. Имеет ли она для вас такую ценность? Нет. Для меня? Нисколько. Для него самого? Несомненно. Но я не согласен с его оценкой, он чрезмерно переоценивает себя. Бесчисленные новые жизни ждут своего рождения. Если бы он упал и разбрызгал свои мозги по палубе, словно мед из сотов, мир ничего не потерял бы от этого. Он не представляет для мира никакой ценности. Предложение слишком велико. Только в своих собственных глазах имеет он цену, и заметьте, насколько эта ценность обманчива, -- ведь, мертвый, он уже не сознавал бы этой потери. Только он один и ценит себя дороже бриллиантов и рубинов. И вот бриллианты и рубины пропадут, рассыплются по палубе, их смоют в океан ведром воды, а он даже не будет знать об их исчезновении. Он ничего не потеряет, так как с потерей самого себя утратит и сознание потери.

Я согласна с Ларсеном. Понятно, что законодательно запретить работать, к примеру, больше 4-х часов в день в условиях капитализма не получится, потому как наше время, наш труд - это их прибыль; потому что грузчики в порту дрались и будут драться за работу; и еще потому, что тогда у людей появится свободное время на остановиться и подумать...

Люди "крутятся", что-то делают за еду, но в итоге фцелом прогорают, не потому что их продукт хуже, он просто лишний. Он не востребован, хоть застимулируй спрос до натертостей, разрывов и аллергий. А не "крутиться" не могут, потому что иначе умрут - их сожрут свои же. Как ни крути - тупик.