lex-kravetski.livejournal.com/306630.html

Почему христианин — христианин? Потому что он хочет спасти свою душу. Альтернативы: рай и ад. В аду плохо. Огонь ли там, вечные ли мучения иного рода, это место, куда не хочется попадать. В раю хорошо. Играют ли там ангелы на арфах, есть ли там единение со Всевышним, просто ли там приятно потому что приятно, рай — это место куда тянет.

Если будешь жить во грехе, если не раскаешься, то день придёт и вместо вечного блаженства, вместо рая, тебя ждёт ад. Для этого Иисус сошёл на Землю — чтобы открыть людям вход в рай. Мотивация поступать хорошо, быть праведным или хотя бы каяться вполне очевидная.

Отчего атеист не верит в бога? Не прельщают ли его райские кущи? Желает ли он на три четверти века в распутстве сменять вечность в раю? Отрицает ли он бога из мести ему?

А единого мнения тут нет. Большинство атеистов просто не задумываются о боге. Они — стихийные атеисты. У них нет выбора между раем и адом просто потому что ничего в мире не напоминает им об таком выборе. Нет, эпизодически проскальзывают какие-то напоминания, но они — так, элемент культуры и традиции.

Другим бог не нужен, потому что привнесение его в картину мира ничего в этой картине не меняет. В познаваемой экспериментом её части. Все наблюдаемые явления описываются и, самое главное, прогнозируются без концепции бога ничуть не хуже, чем с этой концепцией. Таким образом, она — лишняя. Бог и так незаметен. Но его незаметность уже не стихийна, а осознана и обдумана.

Есть третьи. Боги всех религий для них — никак не примеры для подражания. Нельзя уважать того, кого презираешь. Алчный, обидчивый, завистливый, сумасбродный бог. В жизни такому хочется плюнуть в лицо, а не пасть перед ним на колени. За ради спора с дьяволом этот бог готов самого горячего своего сторонника усыпать язвами, уничтожить всё ему дорогое, убить невинных людей. Просто ради спора. Чтобы что-то там дьяволу доказать. Уже одно только это — несмываемое пятно. К такому богу даже в рай-то идти не хочется. Он отвратителен как личность.

Но для меня всё это — несущественные детали на фоне главного. А главное вот что: я не торгую добродетелью. Я не собираюсь быть добродетельным в обмен на что-то. Мне не нужен обещанный рай и меня не страшит ад. Пообещай мне строго противоположное: рай за зло и ад за добродетель, я и тогда бы не изменил своих взглядов.

читать дальше

* * *
Еще там в каментах нашла, на почитать:
Сергей Садов, "Дело о неприкаянной душе"

– Вот представьте, что вы приходите домой из аптеки. Вы купили какое то лекарство. Что вы первым делом делаете? Конечно же ставите его на самое видное и доступное место. Потом берете за руку Алешу и подводите его к этому лекарству. И говорите: “Смотри, сын мой. Это лекарство. Оно очень вкусное, но вредное. И тебе его трогать нельзя. Обещай, что не тронешь его!” “Обещаю”, – отвечает послушный сын и не трогает. Правильно?
– Ты издеваешься? – не очень вежливо поинтересовался Ненашев.
– Неужели? Мой рассказ вы восприняли как издевательство? Тогда почему же вы так же издеваетесь над Ним? Почему Ему в логике отказываете? Вы, человек, догадываетесь от ребенка спрятать то, что для него может быть опасным, причем прячете как можно дальше и в тоже время, полагаете, что Он выставил Плод Познания на самом видном месте, ограничившись запретом. Где логика? Или вы Его полагаете глупее себя?
– И где же логика? – поинтересовался, не выдержав повисшей паузы, Григорий Иванович. Хм, а я и не заметил, что уже все слушали меня затаив дыхание.
– Где логика, где логика, – буркнул я. – А вам не приходило в голову, что Он хотел, чтобы плод попробовали?
– А зачем тогда запрещать? – поинтересовался священник.
– А затем, – буркнул я. – У детей есть период, когда они слепо верят своим родителям. Когда воспринимают каждое их слово, как откровение. И сомнение в непогрешимости родителей – первый признак взросления. Беда в том, что этот ваш любимый Адам так и не удосужился повзрослеть. Сколько он там по вашим хроникам жил? Восемьсот лет? И что он за это время сделал, кроме перевода пищи в… э э, – я покосился на Альену. – В общем, кроме перевода пищи? Он создал какой нибудь шедевр? Нарисовал великую картину? – Поинтересовался я у художника. – Помог страждущему? – Поворот в сторону священника. – Что то изобрел? – Я развернулся к Ненашеву. – Нет, ему просто скучно стало. Ну, отец, понятно, терпелив. Скучно? Пожалуйста, вот Ева. Вдвоем не скучно. Может она тебя, идиота, вразумит и объяснит, что пора взрослеть. Нет. Она тоже не лучше оказалась. Как вы, люди, все таки не любите что то делать!
– Ты настолько уверен в Его мыслях? – поинтересовался священник.
– Уверен, – отрезал я. – Это Он сам говорил нам, когда просил повлиять на своего сынка. Зачем он, по вашему, создавал Разум? Чтобы запереть его в Эдеме? Он создавал помощников себе! Помощников! Тех, кто разделит с ним его груз. Как вы не поймете. Он терпеливо ждал эти восемьсот лет. Ждал, когда же его сынок повзрослеет. Ждал, когда тот подойдет к нему и скажет: “Прости, отче наш, не могу больше тут сидеть. Я не пойму, зачем живу. Зачем, ты наделил меня мыслью, если я не пользуюсь ей? Зачем ты наделил меня свободой воли, если я безволен? Зачем я живу, если не знаю смысл жизни?” И тогда бы обрадованный отец сказал бы: “Давно я ждал от тебя, сын мой, этих слов. С того момента, как появился ты. Подойди к Древу и вкуси Плод Познания. Раз ты задаешь мне эти вопросы, то теперь ты готов вкусить его. Иди и вкуси”. Хм, как бы ваша жизнь изменилась, если бы все произошло так. А что вместо этого? Тьфу.
Я оглядел слегка ошарашенные лица собеседников. Священник беспомощно смотрел на Альену, словно ожидая ее опровержения. Но Альена только кивнула.
– Эзергиль прав. Вы, люди, так ничего и не поняли. Адама наказали не за то, что он, в конце концов, попробовал плод. А за то, что оправдывался.